АРТ-ГАЛЕРЕЯ
Марк САРТАН
Эдвард Хоппер
1882–1967
Есть такая броская живопись, что цепляет зрителя мгновенно. Не возникает недоумения, настороженности, все вроде бы ясно сразу, как в любви с первого взгляда. Не удивительно, что внимательное разглядывание, обдумывание и вчувствование может такой любви повредить. Можно ли найти там, за внешним блеском, что-то глубокое, основательное? Не факт.
Возьмем, к примеру, моднейший уже вторую сотню лет импрессионизм. Наверное, для сегодняшнего массового зрителя нет более популярного течения в истории живописи. Однако ж как художественное направление импрессионизм оказался на удивление скоротечен, просуществовав в чистом виде недолгие двадцать лет. Его отцы-основатели в конце концов отказались от своего детища, почувствовав исчерпанность идей и методов. Ренуар вернулся к классическим формам Энгра, а Моне шагнул вперед, к абстракционизму.
Бывает и обратное. Картины скромны и непритязательны, мотивы обыденны, а приемы традиционны. Вот дом у дороги, вот девушка у окна, а вот вообще банальная бензоколонка. Ни тебе атмосферности, ни световых эффектов, ни романтических страстей. Если пожать плечами и пойти дальше, то так всё и останется. А если остановиться и вглядеться, то обнаружится бездна.
Такова живопись Эдварда Хоппера, одного из самых знаменитых американских художников ХХ века.
Не заметив Европы
Биография Хоппера почти не содержит ярких событий и неожиданных поворотов. Учился, съездил в Париж, работал, женился, продолжал работать, получил признание... Никаких метаний, скандалов, разводов, алкоголизма, эпатажных выходок — ничего “жареного” для желтой прессы. В этом история жизни Хоппера похожа на его картины: внешне все просто, даже спокойно, но в глубине таится драматическое напряжение.
Уже в детстве он обнаружил способности к рисованию, в чем его всячески поддерживали родители. После школы год заочно учился иллюстрации, а потом поступил в престижную Нью-Йоркскую художественную школу. Американские источники приводят целый список его знаменитых сокурсников, но российскому зрителю их имена почти ничего не говорят. За исключением Рокуэлла Кента все они остались художниками национального значения.
В 1906 г. Хоппер закончил обучение и начал было работать иллюстратором в рекламном агентстве, но осенью отправился в Европу.
Надо сказать, что путешествие в Европу было чуть ли не обязательной частью профессионального образования для американских художников. В то время ярко сияла звезда Парижа, и со всех концов света туда тянулись молодые и амбициозные, чтобы приобщиться к новейшим достижениям и тенденциям мировой живописи.
Удивительно, насколько разные последствия имела эта варка в интернациональном котле. Одни, как испанец Пикассо, быстро превращались из учеников в лидеров и сами становились законодателями художественной моды. Другие навсегда оставались эпигонами, пусть и талантливыми, как Мэри Кэссат и Джеймс Эббот Мак-Нейл Уистлер. Третьи, например русские художники, возвращались к себе на родину, зараженные и заряженные духом нового искусства, и уже дома проторяли пути с задворок мировой живописи в ее авангард.
Хоппер оказался оригинальнее всех. Он путешествовал по Европе, был в Париже, Лондоне, Амстердаме, возвращался в Нью-Йорк, снова ездил в Париж и Испанию, проводил время в европейских музеях и встречался с европейскими художниками... Но, кроме кратковременных влияний, его живопись никак не обнаруживает знакомства с современными течениями. Вообще никак, даже палитра лишь едва просветлела!
Он оценил Рембрандта и Хальса, позже — Эль Греко, из близких по времени мастеров — Эдуарда Мане и Эдгара Дега, к тому времени уже ставших классиками. Что касается Пикассо, то Хоппер на полном серьезе утверждал, что не слышал его имени, будучи в Париже.
Поверить в это трудно, но факт остается фактом. Только что ушли из жизни постимпрессионисты, уже ломали копья фовисты и кубисты, на горизонте маячил футуризм, живопись отрывалась от изображения видимого и сосредоточивалась на проблемах и ограничениях картинной плоскости, блистали Пикассо и Матисс. Но Хоппер, будучи в самой гуще событий, словно не видел этого.
И после 1910 года ни разу не пересек Атлантику, даже когда его картины выставлялись в американском павильоне престижной Венецианской биеннале.
Художник на заработках
В 1913 г. Хоппер поселился в Нью-Йорке на Вашингтон-сквер, где жил и работал больше пятидесяти лет — до конца своих дней. В том же году он продал свою первую картину, выставленную на знаменитой “Армори-шоу” в Нью-Йорке. Казалось, карьера начинается многообещающе и успех не за горами.
Вышло далеко не так безоблачно. “Армори-шоу” задумывалась как первая в США выставка современного искусства и в этом качестве снискала громкий успех. Она отвратила взоры любителей, критиков и художников от реализма и повернула их к авангарду, хотя и сопровождалась насмешками и скандалами. На фоне Дюшана, Пикассо, Пикабиа, Бранкузи, Брака реализм Хоппера выглядел провинциальным и устарелым. Америка решила, что нужно догонять Европу, богатые коллекционеры заинтересовались заокеанским искусством, а единичные продажи отечественных работ погоды не делали.
Хопперу многие годы пришлось проработать коммерческим художником-иллюстратором. Он даже забросил живопись и посвятил себя офорту — технике, в то время более подходящей для полиграфического воспроизведения. На службе он не состоял, подрабатывал журнальными заказами и испытывал все тяготы такого положения, временами даже впадая в депрессию.
Однако же в тогдашнем Нью-Йорке нашлась покровительница искусств, которая решила собирать работы именно американских художников, — Гертруда Уитни, дочь миллионера Вандербильта; кстати, та самая, с которой безуспешно соревновалась людоедка Эллочка, выменявшая у Остапа Бендера чайное ситечко на один из двенадцати стульев.
Ночные тени. 1921. Музей американского искусства, Нью-Йорк
Впоследствии Уитни пыталась подарить свою коллекцию современных американских художников музею Метрополитен, но его дирекция не сочла дар достойным. Отвергнутая собирательница в отместку основала собственный музей неподалеку, который до сих пор считается лучшим музеем американского искусства.
Вечерний ветер. 1921. Музей американского искусства, Нью-Йорк
Но это в будущем. Пока Хоппер посещал студию Уитни, где в 1920 г. впервые прошла его персональная выставка — 16 живописных работ. Некоторые из его офортов также привлекли внимание публики, в частности “Ночные тени” и “Вечерний ветер”. Но свободным художником он стать еще не мог и продолжал зарабатывать иллюстрацией.
Семья и признание
В 1923 г. Хоппер знакомится со своей будущей женой Джозефиной. Их семья оказалась прочной, но семейная жизнь непростой. Джо запрещала мужу писать обнаженную натуру и при необходимости позировала сама. Эдвард ревновал ее даже к коту. Все усугублялось его неразговорчивостью и угрюмым характером. “Иногда разговаривать с Эдди было все равно что бросать камень в колодец. За одним исключением: звука падения в воду можно было и не услышать”, — признавалась она.
Эдвард и Джо Хоппер. 1933
Тем не менее именно Джо напомнила Хопперу о возможностях акварели, и он вернулся к этой технике. Вскоре он выставил шесть работ в Бруклинском музее, и одна из них была куплена музеем за 100 долларов. Критики отнеслись к выставке доброжелательно и отметили жизненную силу и выразительность хопперовских акварелей даже с самыми скромными сюжетами. Это сочетание внешней сдержанности и выразительной глубины и станет фирменным знаком Хоппера на все оставшиеся годы.
В 1927 г. Хоппер продал картину “Двое в зрительном зале” за 1500 долларов, и на эти деньги чета обзавелась своим первым автомобилем. Художник получил возможность выезжать на этюды, и сельская провинциальная Америка надолго сделалась одним из основных мотивов его живописи.
Двое в зрительном зале. 1927. Музей искусств, Толедо
В 1930 г. произошло еще одно важное событие в жизни художника. Меценат Стивен Кларк подарил его картину “Дом у железной дороги” нью-йоркскому Музею современного искусства, и она с тех пор висит там на видном месте.
Так, незадолго до своего пятидесятилетия Хоппер вступил в пору признания. В 1931 г. он продал 30 работ, включая 13 акварелей. В 1932 г. принял участие в первой регулярной выставке музея Уитни и не пропускал последующие уже до самой смерти. В 1933-м в честь юбилея художника Музей современного искусства представил ретроспективу его работ.
Следующие тридцать лет своей жизни Хоппер плодотворно трудился, несмотря на проблемы со здоровьем, возникшие в пожилом возрасте. Джо пережила его на десять месяцев и завещала музею Уитни всю семейную коллекцию работ.
Полуночники. 1942. Институт искусств, Чикаго
В годы зрелости художник создал немало признанных шедевров, например “Раннее воскресное утро”, “Полуночники”, “Офис в Нью-Йорке”, “Люди на солнце”. За это время он получил множество наград, совершил путешествия в Канаду и Мексику, был представлен на нескольких ретроспективных и персональных выставках.
Защита от надзора
Нельзя сказать, что все эти годы его живопись не развивалась. Но все же излюбленные темы и образы Хоппер нашел рано, и если что и менялось, так это убедительность их воплощения.
Если бы нужно было найти краткую формулу для работ Хоппера, то ею стало бы “отчуждение и изоляция”. Куда смотрят его герои? Почему они застыли среди дня? Что мешает им завязать диалог, потянуться друг к другу, окликнуть и откликнуться? Ответа нет, да и вопросы, если честно, почти не возникают, во всяком случае, у них самих. Вот такие они, вот такая жизнь, вот таков мир, разделяющий людей невидимыми преградами.
Эта невидимость преград серьезно волновала Хоппера, оттого в его картинах так много окон. Стекло — визуальная связь, но физический барьер. Его герои и героини, видимые с улицы, будто открыты миру, но на самом деле закрыты, погружены в себя — взгляните на “Полуночников” или “Офис в Нью-Йорке”. Подобная двойственность рождает щемящее сочетание хрупкой уязвимости и упрямой недоступности, даже неприступности.
Если же, напротив, мы вместе с героями смотрим через стекло наружу, то окно опять обманывает, лишь дразня возможностью что-то увидеть. В лучшем случае внешний мир лишь обозначен массивом деревьев или зданий, а зачастую в окне просто ничего не видно, как, например, в “Вечернем ветре” или в картине “Automat”.
Automat. 1927. Центр искусств, Де-Мойн. США
И вообще для хопперовских окон и дверей характерно то же самое сочетание открытости и закрытости, что и для одушевленных персонажей. Из картины в картину кочуют чуть приоткрытые створки, колышущиеся занавески, закрытые жалюзи, не до конца притворенные двери.
Прозрачное — непроницаемо, а то, что должно соединять, — разделяет. Отсюда постоянное ощущение тайны, недосказанности, несостоявшегося контакта.
Одиночество среди людей, в большом городе, на виду у всех стало сквозной темой искусства ХХ века, только здесь, у Хоппера, не то одиночество, откуда бегут, а то, где спасаются. Закрытость его персонажей ощущается как естественная форма самозащиты, а не как каприз или свойство характера. Уж больно беспощаден льющийся на них свет и слишком открыто они выставлены на всеобщее обозрение, да и в окружающем мире таится какая-то равнодушная угроза. Потому вместо внешних барьеров приходится возводить внутренние.
Конечно, если в офисе уничтожить стены, то эффективность работы повысится, поскольку на виду друг у друга, а тем более у начальника, люди меньше отвлекаются и болтают. Но когда все находятся под надзором, общение прекращается и тишина становится единственной формой обороны. Герои сдержанны, инстинкты подавлены, страсти загнаны вглубь — цивилизованные, культурные люди в защитной броне внешних приличий.
Внимание за пределы
Очень часто картины Хоппера создают впечатление остановленного мгновения. И это при том, что в самой картине движение вовсе не обозначено. Но она воспринимается будто кадр кинопленки, только что сменивший предыдущий и готовый уступить место следующему. Не случайно Хоппера так ценили американские кинорежиссеры, в частности Хичкок, и голливудские стандарты построения кадра во многом сформировались с учетом его влияния.
Художнику было свойственно направлять зрительское внимание не столько на изображаемый момент, сколько на воображаемые события, которые ему предшествовали или за ним следовали. Это редкое в истории живописи умение парадоксальным образом сочетало в себе достижения импрессионизма, с его обостренным вниманием к мгновению, и постимпрессионизма, желавшего спрессовать течение времени в сиюминутный художественный образ.
У Хоппера действительно получалось намертво пришпилить к холсту неуловимый миг бытия и одновременно намекнуть на непрестанное течение времени, вынесшее его на поверхность и тут же уносящее в темные глубины прошлого. Если футуризм пытался изобразить движение прямо на живописной плоскости, то Хоппер выносит его за границы живописи, но оставляет в пределах нашего восприятия. Мы его не видим, но ощущаем.
Так же художник умудряется перенаправить наше внимание за пределы картины не только во времени, но и в пространстве. Персонажи смотрят куда-то вовне, туда же утягивает взор зрителя пролетающее мимо бензоколонки шоссе, а на железной дороге глаз успевает поймать только последний вагон поезда. А чаще и его уже нет, состав промчался, и мы невольно и безуспешно выскальзываем взглядом вслед за ним по рельсам.
Это Америка как она есть — ни тоски по утраченному, ни воспевания прогресса. Но если бы это была только Америка, то не выпало бы на долю Хоппера всемирной славы, как не досталось ее многим его современникам не худшего мастерства. На самом деле Хоппер сумел затронуть общечеловеческие чувства, используя национальный материал. Он проложил дорогу к международному признанию американской живописи, хотя на ведущие роли в мировом искусстве ее вывели послевоенные художники, самим Хоппером не признанные.
Его путь уникален. В бурном мире ярких художественных течений он сумел не поддаться ничьему влиянию и пройти по узкой тропинке между романтизмом и социальной критикой, между авангардистской одержимостью концепциями и намеренным натурализмом прецизионизма и гиперреализма, оставшись до конца верным самому себе.
